Звоните: +7-498-315-19-81 Пишите: istr_cbs@mosreg.ru Заходите: МО, г. Истра, ул. 9 Гвардейской дивизии, д. 49

Библиотеки Истринской централизованной библиотечной системы

«Я люблю судьбу свою …», к 80-летию Н.М. Рубцова

«Николай Рубцов — поэт долгожданный. Блок и Есенин были последними, кто очаровывал читающий мир поэзией — непридуманной, органической. Полвека прошло в поиске, в изыске, в утверждении многих форм, а также — истин. Большинство из найденного за эти годы в русской поэзии позднее рассыпалось прахом, кое-что осело на её дно интеллектуальным осадком, сделало стих гуще, эрудированнее, изящней. Время от времени в огромном хоре советской поэзии звучали голоса яркие, неповторимые. И все же — хотелось Рубцова. Требовалось. Кислородное голодание без его стихов — надвигалось… Долгожданный поэт. И в то же время — неожиданный. Увидев его впервые, я забыл о нём на другой день. От его внешности не исходило «поэтического сияния». Трудно было поверить, что такой «мужичонка» пишет стихи или, что теперь стало фактом, будет прекрасным русским поэтом…» — так сказал о Николае Рубцове поэт Глеб Горбовский.

По стихам Николая Михайловича точнее, чем по документам и автобиографиям прослеживается его жизненный путь. И не только тот, который уже был пройден поэтом на момент написания стихотворения, но и события будущего, о которых Рубцов мог только догадываться: «Я умру в крещенские морозы./ Я умру, когда трещат берёзы,-…» Кажется, невозможно видеть вперёд так ясно, но он видел. Он и жил так, словно писал самое главное стихотворение и, казалось, совершенно точно зная финал, даже не пытался что-либо изменить.

Семья.

О родителях Николая Рубцова известно немного.

Отец – Михаил Андрианович Рубцов родился в 1899 году в деревне Самылково на Вологодчине. В 17-летнем возрасте (1917 год) со всем пылом юности воспринял происходившие в стране события и, как и миллионы крестьянских парней, отправился на Гражданскую войну. После войны работал председателем правления Биряковского общества потребителей. В 1921 году женился на Александре Михайловне Рычковой. До Николая у них родились дочери Рая, Надя, Галя и сын Альберт. Рая умерла ещё до рождения Коли.

Ещё до рождения Коли Рубцовы переехали в Емецк и поселились в красивом доме, смотрящем на старинный тракт из Архангельска в Москву. На задворках дома текла река. Здесь и родился 3 января 1936 года будущий поэт Николай Рубцов. Отцу на тот момент исполнилось уже 36 лет. Михаил Андрианович любил музыку и шумные компании, что стало и одним из первых детских воспоминаний Коли. Не обошли стороной отца Коли и события 37-го года. Будучи уже помощником начальника райтрансторгпита в Няндоме он был арестован, но через год выпущен на свободу.

В Няндоме прошли первые детские годы Коли и первые совсем недетские воспоминания связаны с ней: арест отца и смерть любимой сестры Нади, красавицы-певуньи, от менингита. На всю жизнь осталось ощущение утраты и чувство, что если бы Надя не умерла так рано, не было бы в его жизни того безысходного сиротства.

По воспоминаниям сестры Галины мама, Александра Михайловна, была глубоко верующим человеком, любила ходить в церковь и пела в хоре, что, мягко говоря, «не одобрял» партийный отец.

14 января 1941 года Рубцовы переехали в Вологду, Николаю было пять лет.

Когда началась война отец стал заправлять военторгом в Кущубе и, как вспоминали соседи Рубцовых Михаил Андрианович «не забывал себя» распределяя продукты… Жизнь пошла весёлая. Как раз такая, как нравилась Михаилу Андриановичу, появились женщины, часто не ночевал дома, семья начала тяготить. Александра Михайловна всё это очень переживала, всё чаще жаловалась на сердце.

Чёрный день 26 июля 1942 года запомнился Коле на всю жизнь – шли с братом из кино, а соседка возле калитки остановила и говорит: «А ваша мама умерла». Позднее Рубцов вспоминал, что он ничего не понял тогда, что случилось…

Отец призвал на помощь сестру Софью Андриановну помочь в беде – пристроить ребят — порешили так: Софья взяла старших Галину и Альберта к себе, а младших – Николая и Бориса – отправили в Красковский дошкольный детдом. Молча, таясь от всех, переживал 6-летний Коля эту утрату. А 20 октября 1943 года вместе с группой детей, вышедших из дошкольного возраста, Колю отправляют в Никольский детдом под Тотьмой. Младший остаётся в Краскове. Так рвётся последняя ниточка связи с семьёй, родными…

Детский дом в «Николе».

Детство.

Мать умерла.
Отец ушел на фронт.
Соседка злая
Не дает проходу.
Я смутно помню
Утро похорон
И за окошком
Скудную природу.

Откуда только —
Как из-под земли! —
Взялись в жилье
И сумерки, и сырость…
Но вот однажды
Все переменилось,
За мной пришли,
Куда-то повезли.

Я смутно помню
Позднюю реку,
Огни на ней,
И скрип, и плеск парома,
И крик «Скорей!»,
Потом раскаты грома
И дождь… Потом
Детдом на берегу.
Вот говорят,
Что скуден был паек,
Что были ночи
С холодом, с тоскою, —
Я лучше помню
Ивы над рекою
И запоздалый
В поле огонек.

До слез теперь
Любимые места!
И там, в глуши,
Под крышею детдома
Для нас звучало,
Как-то незнакомо,
Нас оскорбляло
Слово «сирота».

Хотя старушки
Местных деревень
И впрямь на нас
Так жалобно глядели,
Как на сирот несчастных,
В самом деле,
Но время шло,
И приближался день,

Когда раздался
Праведный салют,
Когда прошла
Военная морока,
И нам подъем
Объявлен был до срока,
И все кричали:
— Гитлеру капут!

Еще прошло
Немного быстрых лет,
И стало грустно вновь:
Мы уезжали!
Тогда нас всей
Деревней провожали,
Туман покрыл
Разлуки нашей след…

1967 год

Село Никольское или как позднее назвал его в стихах Рубцов «деревня Никола», расположенное среди лесов и болот на правом притоке Сухоны, реке Толошме, стало настоящей родиной поэта. Там он безвыездно прожил с 7 до 14 лет. Природа и быт этого глухого уголка северной Руси навсегда вошли в его душу. Позднее, после многолетних скитаний по стране Николай часто приезжал и подолгу жил в Никольском. Десятки стихотворений неразрывно связаны с природой и людьми этой «малой родины».

Жизнь в детском доме, да ещё и в войну, была совсем непростой, но дети, по воспоминаниям воспитателей, со всем мирились. Все ждали родителей, ведь большинство были не сироты – эвакуированные. И Коля ждал отца, знал, что он жив … Ждал… он не знал, что отец давно уже мобилизовался после лёгкого ранения и устроился работать в отдел снабжения Северной военной дороги, на хорошее, по тем временам «хлебное», место. У него уже была новая семья: молодая жена и дети…

В 1946 году Коля с похвальной грамотой заканчивает 3-ий класс и уже пишет стихи (первые опыты относятся к 1942 году). Может именно стихи и спасли его. Ведь таких обманутых детей в детдоме было немало и каждый переживал эту трагедию по-своему, а кто-то и не пережил… Впоследствии Николай Михайлович не любил разговоров об отце.

Коля Рубцов в то время был хрупким мальчиком с «чёрными бездонными глазами и очень располагающей к себе улыбкой». Он хорошо играл н гармошке, хорошо учился и выделялся какой-то непосредственностью и доверчивостью.

Из воспоминаний воспитательницы Нины Ильиничны Клыковой:

« — Трудно было уложить детей спать. После ужина им хотелось гулять, играть, бегать.

Я им всё обещала сказки и рассказы. И так и этак всё их уговаривала. Наконец водворялись они на свои кровати и после первых же моих слов засыпали все, кроме Коли Рубцова, который просил: «Нина Ильинична! Ещё, ещё!» Вроде всё пересказала и вдруг вспоминаю:

Учил Суворов в лихих боях

Держать во славе

Российский флаг.

Отцом и братом солдатам был.

Сухарь последний с бойцом делил.

Вдруг Коля вскакивает с кровати и восклицает: «Нина Ильинична! Правильно! С солдатом надо делить!»

Нина Ильинична рассказывала, как любил Коля приходить к ним домой:

— Придёт с мороза, ноги холодные, я отогрею его на печи. Наденет он свои ботиночки и попросит: «Можно я к вашей бабушке пройду?» Свекровь у меня в отдельной комнате жила. Я провожу его туда, а он ещё гармонь нашу попросит. Любил он играть на гармони и всё свекровь мою просил попеть частушки под гитару. Так и проводил время у нас…

Очевидно согревали детское сердце домашняя семейная обстановка, искренняя забота и участие – то, чего лишён был осиротевший мальчик».

Рига, Тотьма, первая любовь.

12 июня 1950 года Николай Рубцов получил свидетельство об окончании семи классов и в тот же день уехал в Ригу поступать в мореходное училище. «Колю Рубцова, — пишет в своих воспоминаниях Н.Д. Василькова, — отправляли первым в Ригу… Выдали ему самодельный чемодан, который вместо замка закрывался гвоздиком. Мы, девочки, подарили Коле двенадцать носовых платков – и все обвязанные, вышитые нами».

Откуда у мальчишки, выросшего среди полей и лесов, возникла такая тяга к морю, которого он даже никогда не видел? Одному Богу известно.

Но в училище, узнав, что кандидату всего 14 лет даже не стали смотреть документы. И никому не было дела до того, что мальчик добирался три дня, что в незнакомом городе у него никого нет, ему некуда пойти. Этот опыт первого самостоятельного устройства во взрослой жизни отразился в стихотворении «Фиалки», датируемом 1962 годом:

Фиалки.

Я в фуфаечке грязной
шёл по насыпи мола.
Вдруг откуда-то страстно
стала звать радиола:
«Купите фиалки,
вот фиалки лесные.
Купите фиалки,
они словно живые…»
…Как я рвался на море!
Бросил дом безрассудно.
И в моряцкой конторе
всё просился на судно —
на буксир, на баржу ли…
Но нетрезвые, с кренцем,
моряки хохотнули
и назвали младенцем!

Так зачем мою душу
так волна волновала,
посылая на сушу
брызги быстрого шквала?
Кроме моря и неба,
кроме мокрого мола
надо хлеба мне, хлеба!
Замолчи, радиола…

Сел я в белый автобус,
в белый, тёплый, хороший.
Там вертелась, как глобус,
голова контролёрши.
Назвала хулиганом,
Назвала меня фруктом.
Как всё это погано!..
Эх, кондуктор, кондуктор!
Ты не требуй билета,
увези на толкучку.
Я, как маме, за это
поцелую Вам ручку!

…Вот хожу я, где ругань,
где торговля по кругу,
где толкают друг друга,
и «толкают» друг другу.
Рвут за каждую гайку —
русский, немец, эстонец!..
О.. Купите фуфайку.
Я отдам — за червонец…

Ленинград,
март 1962 года

Для 14-летнего Рубцова рижская неудача была тяжела ещё и потому, что в детдоме внушали воспитанникам в какой замечательной стране, где все дороги открыты молодым, они живут, что их везде ждут и везде им рады. Никому ненужный подросток оказался выброшенным в равнодушную толчею чужого города. Пришлось возвратиться в Николу.

Несостоявшийся курсант Коля Рубцов едет учиться в Тотьму, в лесотехнический техникум, на мастера лесовозных дорог. Но там надолго не задержался. По воспоминаниям учительницы Н.Н. Алексеевской на её вопрос о том, что он учится на «хорошо», хотя мог бы и на «отлично», особенно по математике, к которой у него были явные способности, Коля ответил: «Мне математика не нужна, я в техникуме учиться не буду, я буду моряком».

Вспоминая Николая, его товарищи и учителя говорят о скромном парне, с ясными, весёлыми глазами и «гагаринской» улыбкой. Был очень бережливым и любил читать. А ещё вспоминают, как он читал стихи.

Из воспоминаний учительницы Анны Федосьевны Корюкиной:

«- Рубцова Колю запомнила по первой же встрече  с ним. Выходит на уроке литературы мальчик и читает: «Я памятник себе воздвиг нерукотворный…» На кого этот мальчик так похож? И правую руку вверх поднял. Думаю, думаю и слушаю. Да на картину Репина! Когда лицеист Пушкин читл свои стихи перед Державиным!

Только Коля закончил чтать – я ему сходу: «А что такое «нерукотворный»?» И он мне сходу: «Частица «не» — отрицание, «рука» — существительное, «о» — соединительная гласная, «творить» — глагол. Значит, памятник, сделанный не руками человека!»

Мы подружились. Потом он уехал, а когда приезжал в Николу, заходил ко мне пить чай.»

Здесь же к Николаю пришла и его первая любовь, ею стала студентка педагогического училища Таня Агафонова. Они познакомились на танцах, понравились друг другу. Но, как вспоминала впоследствии Татьяна, его любовь к ней была сильнее её увлечения. Их встреча и расставанье отражены в двух стихах, написанных Н. Рубцовым намного позднее: «У церковных берёз» и «Тот город зелёный…»

У церковных берёз.

Доносились гудки
с отдаленной пристани.
Замутило дождями
Неба холодную просинь,
Мотыльки над водою,
усыпанной желтыми листьями,
Не мелькали уже — надвигалась осень…
Было тихо, и вдруг
будто где-то заплакали,—
Это ветер и сад.
Это ветер гонялся за листьями,
Городок засыпал,
и мигали бакены
Так печально в ту ночь у пристани.
У церковных берез,
почерневших от древности,
Мы прощались,
и пусть,
опьяняясь чинариком,
Кто-то в сумраке,
злой от обиды и ревности,
Все мешал нам тогда одиноким фонариком.
Пароход загудел,
возвещая отплытие вдаль!
Вновь прощались с тобой
У какой-то кирпичной оградины,
Не забыть, как матрос,
увеличивший нашу печаль,
— Проходите! — сказал.
— Проходите скорее, граждане! —
Я прошел. И тотчас,
всколыхнувши затопленный плес,
Пароход зашумел,
Напрягаясь, захлопал колесами…
Сколько лет пронеслось!
Сколько вьюг отсвистело и гроз!
Как ты, милая, там, за берёзами?

1968 год

Как не сложились у Николая отношения с Таней, так почему-то не складывались они и с другими женщинами. «Возле тебя всегда такое беспокойство охватывает… Прямо места себе не нахожу…», — много лет спустя скажет Рубцову знакомая поэтесса. И вот ещё воспоминания Бориса Шишаева: «Женщины, как мне кажется, не понимали Николая. Они пели ему дифирамбы, с ласковой жалостью крутились вокруг, но когда он тянулся к ним всей душой, они пугались и отталкивали его… Николай злился на это непонимание и терял равновесие».

Архангельск. Кировск. Встреча с отцом.

В 16 лет получив паспорт Николай Рубцов уезжает в Архангельск. И хотя в Архангельскую мореходку Николая опять не приняли, встреча с морем состоялась: «Прошу вас устроить меня на работу на тральщик в качестве угольщика», — пишет заявление на имя начальника Тралфлота Н. Рубцов.

***

Старпомы ждут
своих матросов.
Морской жаргон с борта на борт
Летит, пугая альбатросов,
И оглашен гудками порт.

Иду! А как же? Дисциплина!
Оставив женщин и ночлег,
Иду походкой гражданина
И ртом ловлю роскошный снег.

И выколачиваю звуки
Из веток, тронутых ледком,
Дышу на зябнущие руки,
Дышу свободно и легко.

Никем по свету не гонимый,
Я в этот порт явился сам
В своей любви необъяснимой
К полночным северным судам.

Вот бледнолицая девица
Без выраженья на лице,
Как замерзающая птица,
Сидит зачем-то на крыльце.

— Матрос! — кричит.—
Чего не спится?
Куда торопишься? Постой!
— Пардон! — кричу.—
Иду трудиться!
Болтать мне некогда с тобой!

март 1962,

Ленинград

И действительно, его никто «не гнал по свету», его и гнать-то было неоткуда. В том, видимо и состояла трагедия его жизни, что в огромной стране он прожил почти всю жизнь, не имея нигде собственного угла…

Работа на тральщике оказалась непосильной для ребёнка, выросшего в годы войны, недостаток питания, выразившийся в физической слабости организма, давал себя знать. Николай в самый разгар путины увольняется из тралфлота и опять пытается учиться, теперь это Кировский горный техникум. Выбирает профессию маркшрейдера и не в последнюю очередь потому, что стипендия на этой специальности выше, чем на других. Более-менее успешно окончив первый курс, на втором Николай уже окончательно «заваливает» математику, геодезию и техническое черчение и уходит из техникума.

В марте 1955 года Николай Рубцов приехал в Вологду и разыскал здесь отца. Как проходила их встреча Рубцов никому не рассказывал. Он вообще мало рассказывал о своей жизни, трудно было говорить об этом. Жена старшего брата Альберта Валентина вспоминала, что не по возрасту мудрый Николай понял отца. Но понял не значит простил. И потому в 1957 году в стихотворении «Берёзы» он снова «похоронил» его:

На войне отца убила пуля,

А у нас в деревне у оград

С ветром и с дождём шумел, как улей,

Вот такой же жёлтый листопад…

Не сумев подружиться с отцом Николай сблизился с братом Альбертом, который помог ему хоть как-то устроиться на первое время в Приютино, под Ленинградом, где жил сам. Но прожив в Ленинграде всего полгода Николай Рубцов призывается в армию.

Служба на Северном флоте.

Четыре года прослужил Николай визирщиком (визирщик — матрос специалист, обслуживающий оптические приборы) на эскадренном миноносце «Острый». Флотская служба сурова и проходила в суровых краях, но какое радостное лицо  у Рубцова на флотских фотографиях! «Думаю, что время службы на флоте, — пишет Борис Романов, — было для него самым благополучным – в бытовом отношении – за всю-то его несладкую жизнь…»

Детдомовская жизнь лучше других «домашних» ребят подготовила Николая к службе на флоте, умея «держать удар» он не пугался флотской службы.

«Среднего роста, худощавый, подтянутый, скромный и вежливый, готовый всегда выполнить приказ. Он был душою коллектива в кубрике, к нему тянулись моряки, он им читал стихи. Рубцов был очень собран и организован, флотскую службу любил, особенно дальние походы… Он любил море.» —  вспоминал адмирал Иван Матвеевич Капитанец, командовавший в 1958 году эсминцем «Острый», хорошо запомнивший старшину 2-ой статьи Рубцова.

Очень скоро как отличник боевой и политической подготовки, старшина Рубцов получил право посещать занятия недавно открывшегося при флотской газете «На страже Заполярья» литературного объединения. Чему там учили видно из газетной заметки:

«У флотских поэтов и прозаиков.

В минувшее воскресенье члены литературного объединения при газете «На страже Заполярья» собрались на очередное занятие…

С поэтами беседовал Зелик Яковлевич Штейман, уже знакомый членам литобъединения по встрече в прошлом году. Он конкретно разобрал некоторые произведения старшего матроса Николая Рубцова… Речь шла о поэтическом мастерстве, о борьбе за образность и действенность стихов, о точности словоупотребления, о необходимости высокого душевного накала при создании каждого произведения и большой требовательности к себе – требовательности в свете решений Коммунистической партии».

Поэтому не стоит удивляться, что тончайший по своей природе лирик Рубцов в то время писал:

От имени жизни,

идущей

в зенит

Расцвета, —

в заветное

завтра,

Это же

сила

мира

гремит

В наших

учебных

залпах.

Но не стоит считать «североморский период» потерянным для Николая. Встреча с близкими по духу, такими же как он начинающими поэтами и писателями, а так же c уже повидавшими жизнь фронтовиками – членами литобъединения, сыграла свою роль в судьбе Рубцова. Помимо флотских стихов, публиковавшихся на страницах газеты «На страже Заполярья» и в альманахе «Северное сияние» написан и первый вариант «Элегии»:

Стукнул по карману —

Не звенит!

Стукнул по другому —

Не слыхать!

В коммунизм —

В безоблачный зенит

Полетели мысли

Отдыхать.

Память отбивается

От рук.

Молодость уходит

Из-под ног.

Солнышко описывает

Круг—

Жизненный отсчитывает

Срок.

Я очнусь и выйду

За порог,

И пойду на ветер,

На откос

О печали

Пройденных дорог

Шелестеть

Остатками волос.

Стукнул по карману —

Не звенит!

Стукнул по другому —

Не слыхать!

В коммунизм —

В безоблачный зенит

Полетели мысли

Отдыхать…

Ленинград,

март 1962 года

Именно во время службы на флоте Рубцов подошёл к границе, за которой начинался уже совсем другой человек и поэт.

На Кировском заводе.

Поздней осенью 1959 года Николай Рубцов возвращается в Ленинград и приходит на знаменитый Кировский (б. Путиловский) завод. Сначала он работает в заводском жилищном отделе кочегаром, слесарем-водопроводчиком, слесарем-сантехником, а затем шлихтовщиком в копровом цехе завода.

В кочегарке.

Вьется в топке пламень белый,

Белый-белый, будто снег,

И стоит тяжелотелый

Возле топки человек.

Вместо «Здравствуйте»:

— В сторонку!—

Крикнул. — Новенький, кажись?—

И добавил, как ребенку:

— Тут огонь, не обожгись!—

В топке шлак ломал с размаху

Ломом красным от жары.

Проступали сквозь рубаху

Потных мускулов бугры.

Бросил лом, платком утерся.

На меня глаза скосил:

— А тельняшка что, для форсу?—

Иронически спросил.

Я смеюсь: — По мне для носки

Лучше вещи нету, факт!

— Флотский, значит?— Значит, флотский.

— Что ж, неплохо, коли так!

Кочегаром, думать надо,

Ладным будешь,— произнес

И лопату, как награду,

Мне вручил: — Бери, матрос!—

…Пахло угольным угаром,

Лезла пыль в глаза и рот,

А у ног горячим паром

Шлак парил, как пароход.

Как хотелось, чтоб подуло

Ветром палубным сюда…

Но не дуло. Я подумал:

«И не надо! Ерунда!»

И с таким работал жаром,

Будто отдан был приказ

Стать хорошим кочегаром

Мне, ушедшему в запас!

1959 год

Вскоре он поступает учиться в вечернюю школу рабочей молодежи и становится членом литературного объединения при заводской многотиражке «Кировец», где неоднократно публиковались его стихи.

Три тяжелейших года с 1959 по 1962 Николай Рубцов работал на заводе и одновременно писал стихи, заканчивал среднюю школу, сдавал экзамены, читал стихи в Доме литераторов и в библиотеках, знакомился с ленинградскими поэтами и дал жизнь своему первому сборнику «Волны и скалы».

24 января 1962 года Рубцов выступает на вечере молодых поэтов в Ленинградском доме писателя. Это выступление было его первым большим успехом. К этому времени Николай Рубцов был уже лично знаком со многими молодыми поэтами Ленинграда, в том числе и с наиболее талантливым из них — Глебом Горбовским.

Из воспоминаний Глеба Горбовского: «Николай Рубцов был добрым. Он не имел имущества. Он им всегда делился с окружающими. Деньги тоже не прятал. А получка на Кировском заводе доставалась нелегко. Он работал шихтовщиком, грузил металл, напрягал мускулы. Всегда хотелось есть. Но ел мало. Ограничивался бутербродами, студнем. И чаем. Суп отвергал.

Помню пришлось мне заночевать у него в общежитии. Шесть коек. Одна оказалась свободной. Хозяин отсутствовал. И мне предложили эту койку. Помню, как Рубцов беседовал с кастеляншей, пояснял ей, что пришёл ночевть не просто человек, но – поэт, и поэтому необходимо – неременно! – сменить бельё.»

Общение с собратьями по делу помогло ему найти самого себя, поставить свой голос: «Видения на холме», «Добрый Филя» — первые стихи настоящего Рубцова.

Видения на холме.

Взбегу на холм
и упаду
в траву.
И древностью повеет вдруг из дола.
И вдруг картины грозного раздора
Я в этот миг увижу наяву.
Пустынный свет на звездных берегах
И вереницы птиц твоих, Россия,
Затмит на миг
В крови и жемчугах
Тупой башмак скуластого Батыя!..

Россия, Русь — куда я ни взгляну…
За все твои страдания и битвы —
Люблю твою, Россия, старину,
Твои огни, погосты и молитвы,
Люблю твои избушки и цветы,
И небеса, горящие от зноя,
И шепот ив у омутной воды,
Люблю навек, до вечного покоя…
Россия, Русь! Храни себя, храни!
Смотри опять в леса твои и долы
Со всех сторон нагрянули они,
Иных времен татары и монголы.
Они несут на флагах чёрный крест,
Они крестами небо закрестили,
И не леса мне видятся окрест,
А лес крестов
в окрестностях
России…
Кресты, кресты…

Я больше не могу!
Я резко отниму от глаз ладони
И вдруг увижу: смирно на лугу
Траву жуют стреноженные кони.
Заржут они — и где-то у осин
Подхватит это медленное ржанье,
И надо мной —
бессмертных звёзд Руси,
Высоких звезд покойное мерцанье…

Ленинград, 1960 год

В мае 1962 года Николай Рубцов сдает экзамены на аттестат зрелости и посылает стихи на творческий конкурс в Московский Литературный институт. В заявлении, отправленном в Литературный институт, поэт писал: «Я посылаю на Ваш суд, на творческий конкурс, стихи очень разные: веселые и грустные, с непосредственным выражением и с формалистическим уклоном (последние считаю сам лишь учебными, экспериментальными, но не отказываюсь от них, ибо и они от души, от жизни). Буду рад, если Вы найдете в них поэзию и допустите меня к приемным экзаменам». И он будет допущен и принят.

В том же году Николай знакомится, во второй раз (первое знакомство, было в Николе, в детском доме), со своей будущей женой Генриеттой Меньшиковой.    Какой творческий подъём был у Рубцова в это период! Жене посвящены прекрасные стихи: «Зимняя песня» и «Чудный месяц плывёт над рекою…»

Зимняя песня.

В этой деревне огни не погашены.
Ты мне тоску не пророчь!
Светлыми звездами нежно украшена
Тихая зимняя ночь.

Светятся, тихие, светятся, чудные,
Слышится шум полыньи…
Были пути мои трудные, трудные.
Где ж вы, печали мои?

Скромная девушка мне улыбается,
Сам я улыбчив и рад!
Трудное, трудное—все забывается,
Светлые звезды горят!

Кто мне сказал, что во мгле заметеленной
Глохнет покинутый луг?
Кто мне сказал, что надежды потеряны?
Кто это выдумал, друг?

В этой деревне огни не погашены.
Ты мне тоску не пророчь!
Светлыми звездами нежно украшена
Тихая зимняя ночь…

[1964 год?]

К сожалению, семейная жизнь поэта не сложилась. Это случилось по многим причинам и не в последнюю очередь по вине Николая Михайловича, который и сам становится не очень-то примерным отцом. Гета, родившая  20 апреля 1963 года дочку Лену навсегда поселится в Николе, куда Николай часто приезжал, но всегда только на время, постоянной работы там для него нет и нет покоя. Рубцов будет приезжать к жене и дочери каждый год, как вспоминала Генриетта Михайловна: «Хоть обещал уехать насовсем, но каждый год к нам приезжал. Ходил за клюквой на болото. Нам на зиму запасал, а часть продавал, чтобы на эти деньги в Москву на учёбу ехать».

Литературный институт.

Опытнейший педагог Николай Сидоренко, на творческий семинар которого в Литературном институте был зачислен студент Рубцов в августе 1962 года, первым оценил всю значительность творческого дара Николая Рубцова: «Если вы спросите меня: на кого больше всего надежд, — я отвечу: на Рубцова. Он — художник по организации его натуры, поэт по призванию». Но и он не сразу разглядит в Рубцове будущего поэта.

В Москве случились счастливые и крайне важные для Рубцова встречи с поэтами Анатолием Передреевым, Станиславом Куняевым и Владимиром Соколовым, которые помогли Николаю Рубцову быстро и решительно выбрать свой путь в поэзии.

Наконец-то Рубцов нашёл свой круг общения.

Сближение с кружком московских поэтов было важно для Рубцова и с практической точки зрения. Благодаря дружбе с Вадимом Кожиновым, который вопреки моде на эстрадную поэзию сумел заинтересовать стихами Рубцова Дмитрия Старикова, главного редактора ж-ла «Октябрь», лучшие стихи Рубцова начали появляться в этом журнале. Дружба с журналом не прерывалась и позже, что позволяло Рубцову в трудные минуты брать от него командировки.

Но на семинарах в институте стихи Рубцова часто принимались с большими оговорками и ему отводили очень скромное место. «Стихи Рубцова подвергались нападкам за «пессимизм», за «односторонность» изображаемого мира и тому подобное. Только со временем, когда стало известно, что в «Советском писателе» готовится к изданию книга Рубцова, Н.Н. изменил к нему своё отношение», — писал Михаил Шаповалов. Не способствовал взаимопониманию с семинарскими сочинителями стихов и характер Николая Михайловича.

Из воспоминаний Эдуарда Крылова: «Он был всяким, но никогда не был ни вздорным, ни злым… О поэзии и поэтах, как ни странно, говорить он не любил. К поэзии своих друзей – Анатолия Передреева, Станислава Куняева, Владимира Соколова, Глеба Горбовского – был снисходительным, ценя более дружбу самих людей, чем их творчество. А вот другим не прощал ни малейшей слабости.»

Из воспоминаний Анатолия Чечётина: «Я искренне считал тогда, что так строго Рубцов судит чужие стихи только из-за того, что однажды постановил себе быть предельно честным, бескомпромиссным в литературе… А теперь ясно другое – он судил коллег на уровне своего мастерства, своего таланта, а это было слишком высоко и непонятно для многих окружающих его людей…»

О жизни Рубцова-студента написано столько, что порой трудно отделить правду от слухов, факты от домыслов. Совершенно точно можно сказать только одно – Рубцову как-то фатально не везло: в тех случаях, когда его друзья «выходили сухими из воды» Рубцов обязательно попадал «в историю». И почти всегда это происходило, когда он находился в нетрезвом состоянии. По воспоминаниям Нины Васильевны Груздевой, учившейся вместе с Рубцовым: «Если мимо здания обкома пройдёт Виктор Коротаев, пьяный и во всё горло поющий песни, его никогда не трогают. А если тихий выпивший Рубцов пройдёт, его всегда засекают и отправляют в милицию. Это меня всегда удивляло.»

После ряда таких происшествий был найден формальный повод для того, что бы отчислить «неудобного поэта» из Литинститута. Впоследствии он был восстановлен, правда, только на заочном отделении.

Безнадёжная нищета и неустроенность – постоянные спутники Рубцова ненадолго отступили летом 1964 года, когда приехал он в родную Николу, где его ждали жена и дочь. И казалось, что всё как-то наладится. Стихи его приняты к публикации в журналах «Молодая гвардия», «Октябрь», «Юность», в еженедельнике «Литературная Россия».

Всего за лето 1964 года в Николе было написано более полусотни стихов, которые с незначительными поправками вошли в золотой фонд русской лирики.

Звезда полей.

Звезда полей, во мгле заледенелой

Остановившись, смотрит в полынью.

Уж на часах двенадцать прозвенело,

И сон окутал родину мою…

Звезда полей! В минуты потрясений

Я вспоминал, как тихо за холмом

Она горит над золотом осенним,

Она горит над зимним серебром…

Звезда полей горит, не угасая,

Для всех тревожных жителей земли,

Своим лучом приветливым касаясь

Всех городов, поднявшихся вдали.

Но только здесь, во мгле заледенелой,

Она восходит ярче и полней,

И счастлив я, пока на свете белом

Горит, горит звезда моих полей…

1964 год

Но так уж была устроена жизнь Рубцова, что у «скромного русского огонька» не суждено ему было задержаться. Так всегда было с ним… «Такое ощущение, — жалуется Рубцов, — будто мне всё время кто-то мешает и я кому-то мешаю, будто я перед кем-то виноват и передо мной тоже…»

И он опять уезжает в Москву.

***

Поезд мчался с грохотом и воем,
Поезд мчался с лязганьем и свистом,
И ему навстречу желтым роем
Понеслись огни в просторе мглистом.
Поезд мчался с полным напряженьем
Мощных сил, уму непостижимых,
Перед самым, может быть, крушеньем
Посреди миров несокрушимых.
Поезд мчался с прежним напряженьем
Где-то в самых дебрях мирозданья,
Перед самым, может быть, крушеньем,
Посреди явлений без названья…
Вот он, глазом огненным сверкая,
Вылетает… Дай дорогу, пеший!
На разъезде где-то, у сарая,
Подхватил меня, понес меня, как леший!
Вместе с ним и я в просторе мглистом
Уж не смею мыслить о покое,—
Мчусь куда-то с лязганьем и свистом,
Мчусь куда-то с грохотом и воем,
Мчусь куда-то с полным напряженьем
Я, как есть, загадка мирозданья.
Перед самым, может быть, крушеньем
Я кричу кому-то: «До свиданья!..»
Но довольно! Быстрое движенье
Все смелее в мире год от году,
И какое может быть крушенье,
Если столько в поезде народу?

1969 год

И действительное, в последнем пятилетии жизни Николая Рубцова поезд его жизни несётся с лязганьем и воем к своему крушению.

Последние 5 лет.

В середине 60-х в Рубцове произошёл перлом, случившийся после ряда безуспешных попыток хоть как-то ублагополучить себя в жизни и он уже не предпринимает ничего, словно свыкнувшись с мыслью, что только в своих стихах он может существовать.

«Лысеющая голова, высокий лоб, маленькие с прищуром, глубокие тёмные глаза – очень умные, проницательные до пронзительности».

«Он был в берете, в демисезонном пальто с поднятым воротником, который защищал от знобящего ветра почти всю шею, небрежно замотанную шарфом».

Таким вспоминают Рубцова осенью 1967 года, когда вышла его книга «Звезда полей». И тут надо сказать об одной особенности Николая Рубцова – стихи свои он писал «в голове», не нуждался ни в черновиках, ни в текстах. Эта привычка сохранилась до конца жизни. Около 120 стихотворений, составивших в 1969-1970 годах две последних прижизненных книги стихов «Душа хранит» и «Сосен шум» были написаны «в голове» и затем продиктованы машинистке для перепечатки.

В 1968 году случаются два радостных события: Рубцов получает своё первое (!) жильё – комнату в рабочем общежитии и его принимают в Союз писателей.

В 1969-м заканчивает Литинститут, получает диплом, который даёт ему возможность поступить на постоянную работу в «Вологодский комсомолец». Незаметно дела налаживаются и можно было бы жить более или менее нормально, но уже кончалась сама жизнь…

Последний год жизни Рубцова заполнен романом с Людмилой Дербиной, с которой он познакомился ещё в 1963 году и тогда особой симпатии к Рубцову у неё не возникло: «Он неприятно поразил меня своим внешним видом… На голове – пыльный берет, старенькое вытертое пальтишко болталось на нём». Правда были ещё удивительные стихи, но это открылось ей позже, с выходом «Звезды полей».

Из воспоминаний Людмилы Дербиной: «Я хотела сделать его жизнь более-менее человеческой… Хотела упорядочить его быт, внести хоть какой-то уют. Он был поэт, а спал как последний босяк. У него не было ни одной подушки, была одна прожжённая простыня, прожжённое рваное одеяло. У него не было белья, ел он прямо из кастрюли. Почти всю посуду, которую я привезла, он разбил.

Все восхищались его стихами, а как человек он был никому не нужен. Его собратья по перу относились к нему снисходительно, даже с насмешкой, уж не говоря о том, что равнодушно… »

Всё правильно, всё верно, как верно и то, что крест, самоотверженно взятый Людмилой на себя, оказался ей не по силам.

С нездоровым любопытством наблюдали окружающие за развитием странного романа немолодого поэта с не очень-то молодой поэтессой. Это очень ранило чуткого Рубцова, тем более, что его избранницу не спешили принимать в близком ему литературном кругу.

Он любил Д. И они ссорились друг с другом и расставались. И снова сходились.

Предельно точно в стихах воссоздал Рубцов своё душевное состояние:

Бессонница.

Окно, светящееся чуть.
И редкий звук с ночного омута.
Вот есть возможность отдохнуть.
Но как пустынна эта комната!

Мне странно кажется, что я
Среди отжившего, минувшего,
Как бы в каюте корабля,
Бог весть когда и затонувшего,

Что не под этим ли окном,
Под запыленною картиною
Меня навек затянет сном,
Как будто илом или тиною.

За мыслью мысль — какой-то бред,
За тенью тень — воспоминания,
Реальный звук, реальный свет
С трудом доходят до сознания.

И так раздумаешься вдруг,
И так всему придашь значение,
Что вместо радости — испуг,
А вместо отдыха — мучение…

1969 г.

Всё больше у Рубцова стихов и размышлений о смерти. Последние месяцы жизни он болел, друзья отмечали болезненную худобу. У него появился страх оставаться одному в квартире.

5 января 1971 года после предновогодней ссоры вернулась Людмила, состоялось примирение, решили даже официально оформить отношения и 9 января отнесли заявление в ЗАГС, бракосочетание было назначено на 19 января. До свадьбы Рубцов собирался съездить в Москву, по делам связанным с изданием книги в «Молодой гвардии».

Так часто случается, когда обречённый на смерть человек, перед самой своей

кончиной вдруг освобождается от боли, терзавшей его долгие месяцы и кажется, что случилось чудо и смерть отступила…

Но чуда не случилось…

А случилась очередная ссора 18 января, закончившаяся трагически. И, безусловно, не имевшая намерения убивать Рубцова, Людмила Д. навсегда осталась в истории русской литературы убийцей великого поэта.

***

Я умру в крещенские морозы.
Я умру, когда трещат березы.
А весною ужас будет полный:
На погост речные хлынут волны!
Из моей затопленной могилы
Гроб всплывет, забытый и унылый,
Разобьется с треском,
и в потемки
Уплывут ужасные обломки.
Сам не знаю, что это такое…
Я не верю вечности покоя!

…от этих пророческих строк даже мороз по коже…

Через три дня Рубцова похоронили на городском кладбище. Виктор Астафьев прощаясь с покойным сказал: «Человеческая жизнь у всех начинается одинаково, а кончается по-разному. И есть странная, горькая традиция в кончине многих больших русских поэтов. Все великие певцы уходили из жизни рано и, как правило, не по своей воле…»

В 1973 году на могиле Рубцова поставили мраморную плиту с барельефом поэта. Внизу по мрамору строка из его стихотворения «Россия, Русь! Храни себя, храни!» — которая звучит как завещание Николая Рубцова этой несчастной и бесконечно любимой им стране, что не бережёт ни своих гениев, ни саму себя…

***

Список использованной литературы:

1. Кожинов, В. Николай Рубцов. Заметки о жизни и творчестве поэта / Вадим Валерианович Кожинов .- М.: Советская Россия, 1976 .- 86 с.- (Писатели Советской России)

2. Коняев, Николай Николай Рубцов. Ангел Родины / Николай Коняев .- М.: Алгоритм, 2007 .- 543 с.,[16 л.ил.]

3. Николай Рубцов: Вологодская трагедия / сост. Н. Коняев .- М.: Эллис Лак, 1998 .- 463 с.

4. Полётова, Майя Душа хранит… Николай Рубцов. Малоизвестные страницы биографии / Майя Полётова .- М.: Молодая гвардия, 2009 .- 285 с., [8 л. фот.]

Использованы материалы с сайта:

Душа хранит. Жизнь и поэзия Николая Рубцова [Электронный ресурс] .- Электрон дан.- Режим доступа: http://rubtsov-poetry.ru/index.htm

Каморная Вероника

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Прокрутить вверх
WordPress Lessons