«Ещё не раз Вы вспомните меня
И весь мой мир, волнующий и странный…»
Жизнь Николая Гумилёва была полна неожиданностей и сюрпризов, приключений и испытаний. Она оборвалась трагически, попав под «красное колесо» русской революции. Но самая жестокая казнь ждала поэта после смерти. Более 60-ти лет его имя было под строжайшим запретом, произведения не издавались и не читались. Почти смертельный приговор для стихов. Только истинная поэзия может его преодолеть. Поэзия Гумилёва не умерла, не исчезла вместе с поэтом. Более того, она продолжала жить в памяти читателей, передавалась изустно, выплескивалась в стихах учеников Гумилёва. Есть удивительные свидетельства силы поэтического слова Гумилёва – фронтовые тетрадки простых бойцов Красной Армии, воевавших на полях Великой Отечественной войны, в которых, часто анонимно, записаны строки поэта как вызов страху и смерти.
Возвращённый широкому кругу читателей лишь в 1986 году, Гумилёв сразу вошел в число наиболее издаваемых авторов Серебряного века. Его стихи как бы возвратились из небытия на свое место в нашей культуре, стали по праву общенациональным достоянием.
***
По отцовской линии корни Николая Гумилёва уходили в духовное сословие – о чем свидетельствует сама фамилия, типично семинарская: от латинского humilis – что в классической латыни значит «низкий», в средневековой – «смиренный». » В детстве и юности эти ассоциации будущего поэта раздражали. Когда в гимназии учителя, следуя логике латинских правил, ставили в его фамилии ударение на первый слог: Гýмилев, – возмущенный таким «принижением», мальчик не вставал и не откликался. Николай Степанович Гумилёв родился 3 апреля 1886 г. в городе Кронштадте, в семье корабельного врача. Он был вторым сыном во втором браке отца. Рано овдовев в первом браке и оставшись один с дочерью Александрой, Степан Яковлевич Гумилёв женился на Анне Ивановне Львовой, – дворянке Тверской губернии – женщине доброй, спокойной и твёрдой характером. Первым родился сын Дмитрий. Мать мечтала, чтобы второй была девочка, и всё «приданое» пошила в розовых тонах. А появился на свет мальчик – будущий поэт. Его детство было окружено предзнаменованиями. В ночь его рождения на море была буря, и старая нянька сказала: «У Колечки будет бурная жизнь». Значимо было и место рождения: Гумилёв родился в Кронштадте, в крепости, охраняющей дальнобойными пушками доступ с моря в город Петра. Для будущего мореплавателя и солдата нет ли здесь предзнаменования? А Царское Село, город муз, город Пушкина и Анненского, не это ли идеальное место для будущего поэта.
Семья Гумилёвых была патриархальной. Дети воспитывались в строгих принципах православной религии. Мать часто заходила с ними в часовню поставить свечку, что нравилось Коле. С детства он был религиозным, но, будучи скрытным, не любил об этом говорить. По натуре своей Коля был добрый, щедрый, но застенчивый, не любил выказывать свои чувства и старался всегда скрывать свои хорошие поступки. Воспоминания родных о маленьком Николае пестрят рассказами о его невероятном самолюбии. «…Семилетний Гумилёв упал в обморок от того, что другой мальчик обогнал его, состязаясь в беге, – рассказывал друживший с ним поэт Георгий Иванов. – Одиннадцати лет он покушался на самоубийство: неловко сел на лошадь – домашние и гости видели это и смеялись». Ещё один случай, о котором рассказала невестка (жена старшего брата Дмитрия): «Когда старшему брату было десять лет, а младшему восемь, старший брат вырос из своего пальто, и мать решила перешить его Коле. Брат хотел подразнить Колю: пошёл к нему в комнату и, бросив пальто, небрежно сказал: «На, возьми, носи мои обноски!» Возмущенный Коля сильно обиделся на брата, отбросил пальто, и никакие уговоры матери не могли заставить Колю его носить. Даже самых простых обид Коля долго не мог и не хотел забывать. Прошло много лет. Мужу не понравился галстук, который я ему подарила, и он посоветовал мне предложить его Коле, который любит такой цвет: Я пошла к нему и чистосердечно рассказала, что галстук куплен был для мужа, но раз цвет ему не нравится, не хочет ли Коля его взять? Но Коля очень любезно, с улыбочкой, мне ответил: «Спасибо, Аня, но я не люблю носить обноски брата.»
Успехами в науках Коля не блистал, особенно не давалась математика. А золотая жила поэзии открылась легко. Гумилёв родился поэтом (уже в возрасте шести лет писал он рассказы и стихи, которые мать собирала и берегла). Обращению к поэтическому творчеству способствовали и время, и место, и окружение.
В шесть лет он начал читать. Его любимыми книгами стали приключения и путешествия: Майн Рид, Жюль Верн, Фенимор Купер, Луи Буссенар, Гюстав Эмар. По географической карте Коля следил за маршрутами любимых героев. Самой первой в его жизни книгой была книга сказок Ганса Христиана Андерсона. Анна Ахматова вспоминала, как ревниво поэт оберегал эту книгу, часто с удовольствием её перечитывал.
В 1893 году семья Гумилёвых переехала из Царского Села в Петербург с тем, чтобы дети могли учиться в одной из лучших по тем временам гимназии Я.Г. Гуревича. Но учился юный Гумилёв плохо и с неохотой, учеба не вызывала у него восторга, с гораздо большим интересом и даже упоением он предавался играм в индейцев, пиратов и разбойников, чтению увлекательных книг и изучению окружающего мира и, конечно же, сочинительству, в котором главное место отводилось экзотике.
Дополнительным толчком, импульсом для выражения своих эмоций и внутренних переживаний в стихах стал переезд семьи в Тифлис, куда решено было перебраться из-за открывшегося в 1900 году у старшего брата Дмитрия туберкулёза. Время, проведенное на Кавказе, – более двух лет – было очень насыщенным и многое дало юному Гумилёву: не только новых друзей, но и определённую самостоятельность, независимость, к которой он так стремился.
Лето 1901-го года прошло в новом имении Гумилёвых – Берёзки, Рязанской губернии. В Тифлис будущий поэт возвращается один. 8 сентября 1902 года в газете «Тифлисский листок» появляется первая публикация Гумилёва – стихотворение «Я в лес бежал из городов…»:
Я в лес бежал из городов,
В пустыню от людей бежал…
Теперь молиться я готов,
Рыдать, как прежде не рыдал.
Вот я один с самим собой…
Пора, пора мне отдохнуть:
Свет беспощадный, свет слепой
Мой выпил мозг, мне выжег грудь.
Я грешник страшный, я злодей:
Мне Бог бороться силы дал,
Любил я правду и людей;
Но растоптал я идеал…
Я мог бороться, но как раб,
Позорно струсив, отступил
И, говоря: «Увы, я слаб!» —
Свои стремленья задавил…
Я грешник страшный, я злодей…
Прости, Господь, прости меня.
Душе измученной моей
Прости, раскаянье ценя!..
Есть люди с пламенной душой,
Есть люди с жаждою добра,
Ты им вручи свой стяг святой,
Их манит и влечет борьба.
Меня ж прости!..»
Позже, по воспоминаниям Ирины Одоевцевой, Гумилёв будет так говорить о своём первом опыте публикации: «… в Тифлисе, я впервые напечатал в «Тифлисском листке» свои стихи. Такой уж я был решительный и напористый. Читать их вам не хочу. Верьте на слово, что дрянь. Да ещё и демоническая. Не хочу. И не буду. … но запомните: с опубликованием своих шедевров спешить не надо».
В мае 1903 года он заканчивает 6-ой класс гимназии, а новый учебный год начинает уже в Царском Селе, куда после летнего отдыха в Берёзках приезжает вместе с матерью и сестрой. Ему ещё нет 17-ти лет, а за спиной уже тысячи километров дорог. Дух странствий поселился в нём навсегда. Гумилёв вернулся в Царское Село уже автором целого альбома – пусть откровенно подражательных, но искренних – романтических стихотворений, которые посвящал и дарил знакомым девушкам.
«Путь конквистадоров».
В октябре 1905-го года на «средства автора» (на родительские деньги) в Петербурге печатается первый сборник стихов Гумилева «Путь конквистадоров». Конквистадорами называли первых завоевателей Америки и конквистадор стал эмблемой его поэзии.
Как конквиста́дор в панцире железном,
Я вышел в путь и весело иду,
То отдыхая в радостном саду,
То наклоняясь к пропастям и безднам.
Порою в небе смутном и беззвездном
Растет туман… но я смеюсь и жду,
И верю, как всегда, в мою звезду,
Я, конквистадор в панцире железном.
И если в этом мире не дано
Нам расковать последнее звено,
Пусть смерть приходит, я зову любую!
Я с нею буду биться до конца
И, может быть, рукою мертвеца
Я лилию добуду голубую.
Так же, как о публикации стихотворения в «Тифлисском листке», Гумилёв позже сожалел и о публикации своей первой книги: «… Как я жалел, что выпустил «Путь конквистадоров». Не сразу, конечно. Жалел потом. Скупал его и жёг в печке. А всё-таки к моему стыду «Путь конквистадоров» ещё и сейчас сохранился. Ничего не поделаешь. Не надо торопиться…».
В «Весах», главном журнале русских символистов, появился строгий, но сочувственный отклик В.Я. Брюсова, а вскоре от него пришло письмо с предложением сотрудничества. Между Брюсовым и Гумилёвым устанавливаются отношения Учителя и ученика. Свои новые стихи Гумилёв посылает в Москву с просьбой критического разбора и внимательно прислушивается ко всем советам мэтра. Он знает, что должен выучиться поэтическому мастерству. «… Я просто мечтаю и хочу уметь писать стихи, каждая строчка которых заставляет бледнеть щеки и гореть глаза», – напишет он Брюсову. Ни больше, ни меньше.
Африканские путешествия Николая Гумилёва.
В декабре 1907 года Гумилёв начинает подготовку второго сборника стихов и в январе 1908 года увидела свет книга под названием «Романтические цветы», посвящённая Анне Горенко. Она вся – сгусток юношеского бреда, распалённого честолюбием и любовными неудачами. Тем не менее, Брюсов отметил рост поэтического мастерства Гумилева. Сам поэт особенно гордился стихами, посвященными загадочному, прекрасному континенту его мечты – Африке. Одно из них «Озеро Чад» он называл своим любимым стихотворением:
На таинственном озере Чад
Посреди вековых баобабов
Вырезные фелуки стремят
На заре величавых арабов.
По лесистым его берегам
И в горах, у зеленых подножий,
Поклоняются страшным богам
Девы-жрицы с эбеновой кожей.
Я была женой могучего вождя,
Дочерью властительного Чада,
Я одна во время зимнего дождя
Совершала таинство обряда.
Говорили — на сто миль вокруг
Женщин не было меня светлее,
Я браслетов не снимала с рук.
И янтарь всегда висел на шее.
Белый воин был так строен,
Губы красны, взор спокоен,
Он был истинным вождем;
И открылась в сердце дверца,
А когда нам шепчет сердце,
Мы не боремся, не ждем.
Он сказал мне, что едва ли
И во Франции видали
Обольстительней меня
И как только день растает,
Для двоих он оседлает
Берберийского коня.
Муж мой гнался с верным луком,
Пробегал лесные чащи,
Перепрыгивал овраги,
Плыл по сумрачным озерам
И достался смертным мукам;
Видел только день палящий
Труп свирепого бродяги,
Труп покрытого позором.
А на быстром и сильном верблюде,
Утопая в ласкающей груде
Шкур звериных и шелковых тканей,
Уносилась я птицей на север,
Я ломала мой редкостный веер,
Упиваясь восторгом заранее.
Раздвигала я гибкие складки
У моей разноцветной палатки
И, смеясь, наклоняясь в оконце,
Я смотрела, как прыгает солнце
В голубых глазах европейца.
А теперь, как мертвая смоковница,
У которой листья облетели,
Я ненужно-скучная любовница,
Словно вещь, я брошена в Марселе.
Чтоб питаться жалкими отбросами,
Чтоб жить, вечернею порою
Я пляшу пред пьяными матросами,
И они, смеясь, владеют мною.
Робкий ум мой обессилен бедами,
Взор мой с каждым часом угасает…
Умереть? Но там, в полях неведомых,
Там мой муж, он ждет и не прощает.
А уже осенью 1908 года Гумилёв совершает первую поездку в Африку.
Всего Николай Гумилёв совершил четыре африканских путешествия, одно из них, полугодовое (1913 г.) под эгидой Академии наук.
Из Африканского дневника Гумилёва, который он напишет по результатам этого путешествия:
«Однажды в декабре 1912 г. я находился в одном из тех прелестных, заставленных книгами уголков Петербургского университета, где студенты, магистранты, а иногда и профессора, пьют чай, слегка подтрунивая над специальностью друг друга. Я ждал известного египтолога, которому принес в подарок вывезенный мной из предыдущей поездки абиссинский складень: Деву Марию с младенцем на одной половине и святого с отрубленной ногой на другой. В этом маленьком собранье мой складень имел посредственный успех: классик говорил о его анти художественности, исследователь Ренессанса о европейском влиянье, обесценивающем его, этнограф о преимуществе искусства сибирских инородцев. Гораздо больше интересовались моим путешествием, задавая обычные в таких случаях вопросы: много ли там львов, очень ли опасны гиены, как поступают путешественники в случае нападения абиссинцев. И как я ни уверял, что львов надо искать неделями, что гиены трусливее зайцев, что абиссинцы страшные законники и никогда ни на кого не нападают, я видел, что мне почти не верят. Разрушать легенды оказалось труднее, чем их создавать.
В конце разговора профессор Ж. спросил, был ли уже с рассказом о моем путешествии в Академии наук. Я сразу представил себе это громадное белое здание с внутренними дворами, лестницами, переулками, целую крепость, охраняющую официальную науку от внешнего мира; служителей с галунами, допытывающихся, кого именно я хочу видеть; и, наконец, холодное лицо дежурного секретаря, объявляющего мне, что Академия не интересуется частными работами, что у Академии есть свои исследователи, и тому подобные обескураживающие фразы. Кроме того, как литератор я привык смотреть на академиков, как на своих исконных врагов. Часть этих соображений, конечно, в смягченной форме я и высказал профессору Ж. Однако не прошло и получаса, как с рекомендательным письмом в руках я оказался на витой каменной лестнице перед дверью в приемную одного из вершителей академических судеб.»
По сути своей путешествие представляло научную экспедицию, целью которой было разностороннее изучение географии, природы, экономики, быта, нравов, культурных традиций и фольклора стран, по территории которых пролегал маршрут. И хотя Гумилёву уже не раз приходилось бывать в тех местах, экспедиция оказалась не из простых. Но зато она была наполнена разнообразными приключениями: переходами через пустыню, охотой на диких зверей, встречами с туземцами и их вождями, болезнями, голодом и другими испытаниями. Должно быть, Гумилёв был счастлив. Африка – эта «таинственная Незнакомка» Гумилева, в отличие от блоковской, живущая полнокровной жизнью Бытия, в первобытных и диких формах которой воплощена исконная энергия мира. Из экспедиции он привёз богатую коллекцию материалов, которая вошла в основной фонд Музея этнографии в Петербурге.
Африканские путешествия являются своего рода визитной карточкой Гумилёва. Освоение новых пространств, во всяком случае, стран, мало привычных для белого человека, привлекает поэта и наполняет вдохновением.
Большинство африканских впечатлений отражены в стихах, вошедших в сборник «Шатёр»:
«Вступление»
Оглушенная ревом и топотом,
Облеченная в пламя и дымы,
О тебе, моя Африка, шёпотом
В небесах говорят серафимы.
И твое раскрывая Евангелье,
Повесть жизни ужасной и чудной,
О неопытном думают ангеле,
Что приставлен к тебе, безрассудной.
Про деянья свои и фантазии,
Про звериную душу послушай,
Ты, на дереве древнем Евразии
Исполинской висящая грушей.
Обреченный тебе, я поведаю
О вождях в леопардовых шкурах,
Что во мраке лесов за победою
Водят полчища воинов хмурых;
О деревнях с кумирами древними,
Что смеются улыбкой недоброй,
И о львах, что стоят над деревнями
И хвостом ударяют о ребра.
Дай за это дорогу мне торную,
Там где нету пути человеку,
Дай назвать моим именем черную,
До сих пор неоткрытую реку.
И последняя милость, с которою
Отойду я в селенья святые,
Дай скончаться под той сикоморою,
Где с Христом отдыхала Мария.
Две Анны.
Знакомство Гумилева с Анной Горенко (будущей женой и поэтессой Анной Ахматовой) состоялось ещё 24 декабря 1903 года. За ней Гумилёв ухаживал долго и настойчиво. Первый раз он объяснился ей в любви весной 1904 года, но не встретил взаимности. Анна считала его лишь своим другом, а чувство влюблённости испытывала к другому. Весной 1907 года Гумилёв, приехав на несколько месяцев из Франции в Россию, опять переживёт отказ Анны выйти за него замуж и две попытки самоубийства (вспомните его болезненное самолюбие). Пройдёт пять мучительных лет, пока он добьется её согласия. За эти годы он из гимназиста, пишущего стихи, превратится в известного литератора, откроет для себя Европу и Африку, обретёт мужественность черт и уверенность в движениях.
26 ноября 1909 года в Киеве состоялся литературный вечер с участием Гумилёва. Среди слушателей была и Ахматова. После окончания вечера Гумилёв сделал ей очередное предложение, которое на этот раз было принято.
«Она»
Я знаю женщину: молчанье,
Усталость горькая от слов,
Живет в таинственном мерцаньи
Её расширенных зрачков.
Её душа открыта жадно
Лишь медной музыке стиха,
Пред жизнью дольней и отрадной
Высокомерна и глуха.
Неслышный и неторопливый,
Так странно плавен шаг её,
Назвать нельзя её красивой,
Но в ней всё счастие моё.
Когда я жажду своеволий
И смел, и горд — я к ней иду
Учиться мудрой сладкой боли
В её истоме и бреду.
Она светла в часы томлений
И держит молнии в руке,
И чётки сны её, как тени
На райском огненном песке.
25 апреля 1910 г. они обвенчались в церкви села Никольская Слободка Черниговской губернии. Свадьба была более чем скромной, без родственников (никто не верил в этот брак), в присутствии лишь нескольких друзей. В качестве подарка невесте была преподнесена «Баллада».
Медовый месяц молодожёны провели в Париже. Посещали музеи, выставки, театры, встречались с поэтами и художниками. В середине 1920-х годов Ахматова вспоминала об этой поездке с большой теплотой. В одной из бесед она признавалась, что «была приятно удивлена, когда после замужества увидела действительный облик Николая Степановича – его необычайную простоту, его «детскость», его любовь к самым непринуждённым играм».
Брак худо-бедно продержался 8 лет. Из воспоминаний близкой подруги Анны Ахматовой Валерии Срезневской: «Конечно, они были слишком свободными и большими людьми, чтобы стать парой воркующих «сизых голубков». Их отношения были скорее тайным единоборством. С её стороны — для самоутверждения как свободной от оков женщины; с его стороны — желание не поддаться никаким колдовским чарам, остаться самим собою, независимым и властным над этой вечно, увы, ускользающей от него женщиной, многообразной и не подчиняющейся никому».
К сожалению, союз Ахматовой и Гумилёва не укрепился и с рождением сына. Лев Николаевич Гумилёв, будущий ученый-историк, появился на свет 1 октября 1912 г. Воспитывался он у родных Гумилёва, бабушкой Анной Ивановной. Лев Николаевич Гумилёв прожил нелёгкую жизнь, но так же, как и его знаменитые родители, оставил свой след в истории России, её науке, став автором пассионарной теории этногенеза.
Ахматова и Гумилёв развелись в августе 1918 г., но фактически брак распался гораздо раньше. В заметках «О Гумилёве» Анна Ахматова замечает: «Когда в 1916 г. я как-то выразила сожаление по поводу нашего в общем несостоявшегося брака, он сказал: «Нет — я не жалею …». Оба навсегда сохранили уважение друг к другу, а после смерти Гумилёва Ахматова, сама пребывающая в опале, хранила его стихи, хлопотала об их издании, помогала энтузиастам собирать материалы для его биографии.
Как говорил сам Николай Гумилёв, он не умел жить в семье, с женой и детьми: «Проводить время с женой так же скучно, как есть отварную картошку без масла».
Вот и со второй женой, второй Анной, жизнь складывалась не так, как рисовалось в мечтах: «… Когда-то я мечтал о жене – веселой птице-певунье. А на деле и с птицами-певуньями ничего не выходит…»
Аня Энгельгардт в свои 24 года была чудо как хороша. В апреле 1919 года она родила Гумилёву дочь Леночку, он был счастлив. Леночка росла некрасивым ребенком – вылитый портрет своего отца: косоглазая, с большим плоским лбом и длинным носом. Хотя Гумилёв очень любил своих детей и гордился ими, гордость эта порой приобретала комичный вид: «Я разноглазый (т.е. косой), — говорил он — И дети мои все разноглазые. Никакого сомнения, что я их отец,» — с удовлетворением повторял он. Когда в Петербурге настали голодные времена, Гумилёв отправил жену с дочерью к матери в Бежецк, где легче было достать продукты, а возвращать их назад не спешил, не смотря на настойчивые просьбы жены, уставшей от «деревни» и общества старух. Гумилёв привык к холостяцкой жизни, кроме того, для работы ему был необходим покой, а дети мешали работать. Поэтому Аня оставалась в Бежецке с дочерью Леной и сыном от первого брака Гумилёва Лёвой, Гумилёв навещал их раз в два месяца. Анне Гумилёв посвятил свой последний прижизненный сборник «Огненный столп».
В Петербург Аня с дочерью вернулась уже к родителям, став вдовой. Их жизнь закончилась трагически, мать и дочь погибли от голода в блокадном Ленинграде 1942-го…
«Аполлон», «Жемчуга» и акмеизм.
После двухмесячного путешествия в Африку зимой 1909-1910 гг. Гумилёв вернулся в Петербург, где набирал обороты журнал «Аполлон». Гумилёв был одним из тех, кто определял идейно-эстетический курс нового журнала, он вёл в нём постоянную рубрику «Письма о русской поэзии», в которой отслеживал все новые явления на российском Парнасе. Характеристики и оценки Гумилёва-критика лаконичны, точны и остроумны. В «Аполлоне» печатались лучшие поэты и писатели России, журнал быстро стал законодателем изысканного художественного вкуса.
В это же время Гумилёв готовит к печати сборник «Жемчуга», который выходит в московском издательстве «Скорпион» с посвящением Брюсову. Брюсов говорил, что поэт «медленно, но уверенно идет к полному мастерству в области формы и почти все его стихотворения написаны прекрасно, обдуманным и утонченно звучащим стихом».
Когда создавались «Жемчуга», символизм уже входил в стадию глубокого кризиса, разрушался. Гумилёв, хотя и был прилежным учеником, превыше всего ставил самостоятельность выбора. Поэтому он не пошел ни за Брюсовым, ни за Вячеславом Ивановым. Он подводил собственные итоги.
Так, постепенно, поэт пришёл к мысли о создании новой группы и нового направления, способного, в отличие от угасающего символизма, взять на себя роль ведущего. И вот он становится главным идеологом и признанным лидером нового поэтического направления, получившего позже название «акмеизм» (от греческого «акмэ» – «расцвет»). В качестве программы он выдвигал ясность поэтического языка, стройность и внятность лирической композиции, логическую конструкцию сюжета, определенность образной системы, предметную выразительность художественного мира. Гумилёв надеялся привлечь в союзники Брюсова, но неожиданно встретил с его стороны самую резкую критику, после которой отношения между ними прервались. Зато с энтузиазмом откликнулась литературная молодёжь. Сергей Городецкий, Осип Мандельштам, Анна Ахматова, Владимир Нарбут, Георгий Иванов, Михаил Зенкевич и др. (всего 26 человек) объединились под руководством Гумилёва в «Цех поэтов».
Вехой в творчестве поэта стала книга стихов «Чужое небо», вышедшая в конце апреля 1912 года. В ней окончательно сложился облик лирического героя Гумилёва – мужественного и решительного дерзателя и укротителя мира, смело противостоящего испытаниям и добывающего победу в борьбе с действительностью. Критика отметила высокое техническое совершенство стихов Гумилёва. В январе 1913 года «Аполлон» опубликовал литературный манифест Гумилёа «Наследие символизма и акмеизм», в котором помимо прочего поэт утверждал: «…Акмеистом труднее быть, чем символистом …,- гордо заявляет Гумилёв. – А один из принципов нового направления – всегда идти по линии наибольшего сопротивления». Позитивная стратегия акмеизма питалась всем строем личности Гумилёва, достигшей к этому времени своего полного расцвета – «акмэ».
Поэт на войне.
С начала объявления Россией войны Германии Гумилёв записывается добровольцем в кавалерию. На сборах в Новгороде проходит специальную подготовку и уже в конце августа 1914 года в составе лейб-гвардии Уланского Её Величества полка 2-й Гвардейской кавалерийской дивизии вступает в боевые действия, сначала на территории Восточной Пруссии, а потом в пределах Царства Польского и Западной Белоруссии. На фронте Гумилёв проявил истинное мужество, отвагу и решительность. 17 октября 1914 г. Гумилёв принял «боевое крещение». «Этот день навсегда останется священным в моей памяти, — писал Гумилёв в «Записках кавалериста». — Я был дозорным и первый раз на войне почувствовал, как напрягается воля, прямо до физического ощущения какого-то окаменения, когда надо одному въезжать в лес, где, может быть, залегла неприятельская цепь, скакать по полю, вспаханному и поэтому исключающему возможность быстрого отступления»… «Но вот наступила и моя очередь вступить в бой. Послышалась команда: «Ложись… прицел восемьсот… эскадрон, пли», и я уже ни о чем не думал, а только стрелял и заряжал, стрелял и заряжал. Лишь где-то в глубине сознанья жила уверенность, что все будет, как нужно, что в должный момент нам скомандуют идти в атаку или садиться на коней, и тем или другим мы приблизим ослепительную радость последней победы». Он был отличный стрелок, он был отважен и за это награжден двумя Георгиевскими крестами 4-й и 3-й степени. С мест боевых действий поэт посылал корреспонденции, которые печатались в газете «Биржевые ведомости» в 1915-1916 гг. под общей рубрикой «Записки кавалериста». Войну Гумилёв воспринимал как необыкновенно яркий образ, как своеобразный праздник впечатлений, нигде более не возможный. Сражаться с оружием в руках за Россию его толкало не только патриотическое чувство. Война по Гумилёву — это ещё и приключение, страшная, но увлекательная игра для мужчин, где действительно проявляются настоящие мужские качества: достоинство, сила, смелость. Звуки походных песен, победы и трофеи — символы такой войны и источники вдохновения. Чувства и настроения Гумилёва этих лет отразились в сборнике «Колчан», который вышел в конце 1915 года. В книгу поэт включил не только то, что было создано им на фронте, но и много довоенной лирики, любовной и философской.
«Наступление»
Та страна, что могла быть раем,
Стала логовищем огня,
Мы четвертый день наступаем,
Мы не ели четыре дня.
Но не надо яства земного
В этот страшный и светлый час,
Оттого что Господне слово
Лучше хлеба питает нас.
И залитые кровью недели
Ослепительны и легки,
Надо мною рвутся шрапнели,
Птиц быстрей взлетают клинки.
Я кричу, и мой голос дикий,
Это медь ударяет в медь,
Я, носитель мысли великой,
Не могу, не могу умереть.
Словно молоты громовые
Или воды гневных морей,
Золотое сердце России
Мерно бьется в груди моей.
И так сладко рядить Победу,
Словно девушку, в жемчуга,
Проходя по дымному следу
Отступающего врага.
В 1918 году, после пребывания в Лондоне и Париже (в составе Русского экспедиционного корпуса) поэт возвращается в Россию, где сразу же, со свойственной ему энергией, включается в литературную жизнь Петербурга.
Максим Горький привлекает его к участию в работе издательства «Всемирная литература». Одновременно он преподает в литературных студиях Дома искусств, Пролеткульта, 1-й культурно-просветительской коммуне милиционеров, читает лекции в «Институте живого слова» (именно там он знакомится со своей будущей ученицей и верной поклонницей его таланта Ириной Одоевцевой).
Печатает сборник «Костёр». Однако этот сборник не привлек особого внимания критики. Эта книга, являющая Гумилева, во многом не похожего на прежнего, вызывает интерес тем, что энергия, ранее обращаемая поэтом в экзотику, теперь направлена в иное русло. Это – самая русская по содержанию из всех книг Гумилева. На её страницах – Андрей Рублев и русская природа; детство, прошедшее в «мёдом пахнущих лугах», ледоход на Неве и былинный Вольга. В сборнике поэт продолжает размышлять о тайнах творчества, но это уже не те безапелляционные размышления, что ещё несколько лет назад выходили из-под пера убеждённого акмеиста. Поэт теперь не препарирует чувство, а пытается его выразить, – и это тоже необычно для прежнего Гумилёва.
«О тебе».
О тебе, о тебе, о тебе,
Ничего, ничего обо мне!
В человеческой, темной судьбе
Ты — крылатый призыв к вышине.
Благородное сердце твое —
Словно герб отошедших времен.
Освящается им бытие
Всех земных, всех бескрылых племен.
Если звезды, ясны и горды,
Отвернутся от нашей земли,
У нее есть две лучших звезды:
Это — смелые очи твои.
И когда золотой серафим
Протрубит, что исполнился срок,
Мы поднимем тогда перед ним,
Как защиту, твой белый платок.
Звук замрет в задрожавшей трубе,
Серафим пропадет в вышине…
… О тебе, о тебе, о тебе,
Ничего, ничего обо мне!
Весной 1920 года Гумилёв принял участие в организации Петроградского отдела Всероссийского Союза писателей, а в июле – Петроградского отдела Всероссийского Союза поэтов, который возглавил в начале 1921 года. Гумилёв – синдик уже не только по формальному статусу, но и по тому месту в литературе, которое он, конквистадор с Георгиевскими крестами на груди, завоевал в современной ему поэзии. Вокруг подросло новое поколение литераторов, готовящих снаряжение к покорению Парнаса – без опытного инструктора не обойтись. Гумилёв учил молодых поэтов видеть предметы по-новому, не мыслить шаблонно.
Вообще в первые послереволюционные годы Гумилёв переполнен многообразными планами, проектами, делами. Он весь в творчестве, в движении, в деятельности, несмотря на тяжелые бытовые условия того периода. Один из его современников вспоминает: «Он голодал и мерз от холода… Ходил на Мальцевский рынок и продавал последний галстук, занимал у знакомых по полену, проводил целые дни в «Доме Литераторов», потому что там было тепло и светло». Гумилёву не сиделось на месте.
Выходит новый сборник стихов – «Шатёр». Это книга стихов об Африке, своего рода воспоминание о том, чему не суждено повториться. Воспоминания светлые, имеющие свой колорит и аромат.
«Огненный столп» — последняя книга стихов.
И всё же «Шатёр» не стал заметным явлением в творчестве Гумилёва, в отличие от «Огненного столпа». Читая «Огненный столп», даже не вспоминаешь об акмеизме.
«Заблудившийся трамвай».
Шел я по улице незнакомой
И вдруг услышал вороний грай,
И звоны лютни, и дальние громы,
Передо мною летел трамвай.
Как я вскочил на его подножку,
Было загадкою для меня,
В воздухе огненную дорожку
Он оставлял и при свете дня.
Мчался он бурей темной, крылатой,
Он заблудился в бездне времен…
Остановите, вагоновожатый,
Остановите сейчас вагон.
Поздно. Уж мы обогнули стену,
Мы проскочили сквозь рощу пальм,
Через Неву, через Нил и Сену
Мы прогремели по трем мостам.
И, промелькнув у оконной рамы,
Бросил нам вслед пытливый взгляд
Нищий старик, — конечно тот самый,
Что умер в Бейруте год назад.
Где я? Так томно и так тревожно
Сердце мое стучит в ответ:
Видишь вокзал, на котором можно
В Индию Духа купить билет?
Вывеска… кровью налитые буквы
Гласят — зеленная, — знаю, тут
Вместо капусты и вместо брюквы
Мертвые головы продают.
В красной рубашке, с лицом, как вымя,
Голову срезал палач и мне,
Она лежала вместе с другими
Здесь, в ящике скользком, на самом дне.
А в переулке забор дощатый,
Дом в три окна и серый газон…
Остановите, вагоновожатый,
Остановите сейчас вагон!
Машенька, ты здесь жила и пела,
Мне, жениху, ковер ткала,
Где же теперь твой голос и тело,
Может ли быть, что ты умерла!
Как ты стонала в своей светлице,
Я же с напудренною косой
Шел представляться Императрице
И не увиделся вновь с тобой.
Понял теперь я: наша свобода
Только оттуда бьющий свет,
Люди и тени стоят у входа
В зоологический сад планет.
И сразу ветер знакомый и сладкий,
И за мостом летит на меня
Всадника длань в железной перчатке
И два копыта его коня.
Верной твердынею православья
Врезан Исакий в вышине,
Там отслужу молебен о здравьи
Машеньки и панихиду по мне.
И всё ж навеки сердце угрюмо,
И трудно дышать, и больно жить…
Машенька, я никогда не думал,
Что можно так любить и грустить.
Поэт оказался намного шире и глубже созданной им школы. Отказавшись от надуманных красивостей и книжности, в «Огненном столпе» поэт простыми словами, которых чурался раньше, размышляет о жизни и смерти, о любви и ненависти, о добре и зле, поднимаясь до философских высот и оставаясь при этом предельно земным. Один из критиков назвал книгу «лучшей из всех книг Гумилёва». Но, увы, самому поэту не суждено было увидеть её напечатанной.
3 августа 1921 года он был арестован ЧК по обвинению в антиправительственном заговоре. Он проходил по «делу Петроградской боевой организации». В просторечии – «таганцевскому делу», поскольку главой «боевой организации» объявили Владимира Таганцева, сына известного юриста, сенатора и почетного академика Н.С. Таганцева. По этому делу было привлечено большое количество людей (около 833 человек). В большинстве своем – интеллигенция, но люди разных профессий, разного социального положения, разных политических взглядов. На допросах Таганцев получил заверения руководителей ЧК, что к обвиняемым не будет применена высшая мера наказания, и рассказал о своих связях. Назвал и имя Гумилёва. Сказал, что дал ему 200 тысяч рублей для подготовки листовок. Это была крохотная сумма, равная дореволюционным пяти с полтиной рублям. До сих пор точно не ясна степень участия Гумилева в «таганцевском заговоре».
Как бы то ни было, никакие хлопоты и заступничества знакомых и близких не могли предотвратить гибели поэта.
Из приговора: «Гумилев Николай Степанович, 35 лет, бывший дворянин, филолог, член коллегии издательства «Всемирная литература», женат, беспартийный, бывший офицер, участник Петроградской боевой контрреволюционной организации, активно содействовал составлению прокламаций контрреволюционного содержания, обещал связать с организацией в момент восстания группу интеллигентов, кадровых офицеров, которые активно примут участие в восстании, получил от организации деньги на технические надобности».
24 августа без суда Гумилёв был приговорен к расстрелу, а 25 – расстрелян, по-видимому, в Ковалевском лесу. Исследователь его жизни и творчества писатель Павел Лукницкий определил примерное место расстрела в этом лесу, названное «точкой Лукницкого», которое многими теперь воспринимается как могила Гумилёва.
Жизненный путь поэта оборвался на дантовской середине, в 35 лет. Он шёл в гору. Каждая новая книга стихов свидетельствовала о духовном росте поэта. Он всё больше и больше освобождался от литературных условностей, сохраняя верность избранной цели – Поэзии.
***
«Напишите балладу обо мне и жизни моей. Это право, прекрасная тема», — сказал однажды Гумилёв своей ученице Ирине Одоевцевой.
Баллада о Гумилёве
На пустынной Преображенской
Снег кружился и ветер выл…
К Гумилёву я постучала,
Гумилёв мне дверь отворил.
В кабинете топилась печка,
За окном становилось темней.
Он сказал: «Напишите балладу
Обо мне и жизни моей!
Это, право, прекрасная тема», —
Но ему я ответила: «Нет.
Как о Вас напишешь балладу?
Ведь вы не герой, а поэт».
Разноглазое отсветом печки
Осветилось лицо его.
Это было в вечер туманный,
В Петербурге на Рождество…
Я о нём вспоминаю всё чаще,
Всё печальнее с каждым днём.
И теперь я пишу балладу
Для него и о нём.
Плыл Гумилёв по Босфору
В Африку, страну чудес,
Думал о древних героях
Под широким шатром небес.
Обрываясь, падали звезды
Тонкой нитью огня.
И каждой звезде говорил он:
— «Сделай героем меня!»
Словно в аду полгода
В Африке жил Гумилёв,
Сражался он с дикарями,
Охотился на львов.
Встречался не раз он со смертью,
В пустыне под «небом чужим».
Когда он домой возвратился,
Друзья потешались над ним:
— «Ах, Африка! Как экзотично!
Костры, негритянки, там-там,
Изысканные жирафы,
И друг ваш гиппопотам».
Во фраке, немного смущённый,
Вошел он в сияющий зал
И даме в парижском платье
Руку поцеловал.
«Я вам посвящу поэму,
Я вам расскажу про Нил,
Я вам подарю леопарда,
Которого сам убил».
Колыхался розовый веер,
Гумилёв не нравился ей.
— «Я стихов не люблю. На что мне
Шкуры диких зверей».
Когда войну объявили,
Гумилёв ушел воевать.
Ушёл и оставил в Царском
Сына, жену и мать.
Средь храбрых он был храбрейший,
И, может быть, оттого
Вражеские снаряды
И пули щадили его.
Но приятели косо смотрели
На георгиевские кресты:
— «Гумилеву их дать? Умора!»
И усмешка кривила рты.
Солдатские — по эскадрону
Кресты такие не в счёт.
Известно, он дружбу с начальством
По пьяному делу ведёт.
Раз, незадолго до смерти,
Сказал он уверенно: «Да.
В любви, на войне и в картах
Я буду счастлив всегда!..
Ни на море, ни на суше
Для меня опасности нет…»
И был он очень несчастен,
Как несчастен каждый поэт.
Потом поставили к стенке
И расстреляли его.
И нет на его могиле
Ни креста, ни холма — ничего.
Но любимые им серафимы
За его прилетели душой.
И звёзды в небе пели: —
«Слава тебе, герой!»
Ирина Одоевцева
При подготовке материала были использованы источники:
1. Одоевцева, И. На берегах Невы[Текст] / Ирина Одоевцева .- М.: АСТ, 2011 .- 411 с.: ил.
2. Николай Гумилёв: электронное собрание сочинений [Электронный ресурс] / [Александр Курлов] .- [М.], 1997-2016 .- режим доступа: https://gumilev.ru/info/
Подготовила Вероника Каморная